Андрей Липатников: «Ребенок находится в реанимации максимально столько, сколько нужно»

Собраться, оценить ситуацию, принять быстрое решение и действовать – алгоритм поведения в экстренной ситуации. Без этих навыков не обойтись и многим врачам. Мы пообщались с Андреем Липатниковым – детским анестезиологом-реаниматологом. Он работает в НДСБ «Охматдет», отделении реанимации новорожденных. С момента широкомасштабного вторжения РФ в Украину он не оставлял своих пациентов надолго, и сейчас продолжает спасать маленькие жизни почти каждый день.

– Что-то изменилось в работе после 24 февраля?

– Однозначно. Несколько изменилось отношение ко всему, что происходило раньше и сейчас. Если брать чисто работу – детей стало меньше. Изменились люди – атмосфера между коллегами. Мы первые дни после вторжения были вместе 24/7. Я видел, как они приходили на работу со своими семьями и буквально жили там (в подвалах – прим. ред.), потому что в то время это было одно из безопасных мест. Да, после такого общежития не будет как раньше, теперь более по-домашнему. И сейчас, когда их встречаю, то как-то на душе теплее. Вообще, весь коллектив стал более спаянным, монолитным. И я говорю сейчас не только о своем отделении, а обо всей нашей большой клинике.

– А были трудности в обеспечении необходимым: лекарствами, предметами гигиены и т.п.?

– Слава богу, в Украине много хороших людей и волонтеров, которые присылали множество всего. Они в нашей стране, пожалуй, не кончатся никогда. Поэтому медикаментов, средств гигиены, питания для младенцев было достаточно всегда. А вот персонала могло не хватать, потому что многие уехали. Надо еще отдать уважение нашему руководству, занимавшемуся вопросами обеспечения, что позволило нам принимали не только детей, но и взрослых.

– То есть, Охматдет функционировал как клиника скорой помощи?

– Да. Когда на Брестской была остановлена работа медучреждений, то не было смысла везти раненых в другое место, доставляли к нам. Взрослые в новом корпусе лечились. И им тоже всего хватало.

– Вы со взрослыми работали?

– Есть люди, более обученные для наркоза, а я ставил периферийный доступ (катетер в вену – прим. ред.). Немного. Все равно, мои маленькие пациенты – мои маленькие, поэтому надолго оставить я их не могу.

– Приходилось выезжать за детьми в роддомы?

– Да. Один выезд, который мне запомнился очень хорошо – до пятого родильного дома. Это было двадцать седьмого февраля, после столкновений на перекрестке ул. Фучика и Воздухофлотского проспекта, не доезжая до российского посольства. На проспекте стояла простреленная машина, лежал покойник, покрытый белым, и еще двое рядом. А ведь я ехал за ребенком! В моем родном городе, где я привык гулять по цветущим улицам – вижу, как лежат трупы. Как такое может быть?.. Человек ко всему приспосабливается, но к такому невозможно.

– А из других областей привозили детей?

– Да. Наши анестезиологи с первого дня ушли в ТРО. Они в Черниговской области были. Черниговская областная больница довольно сильно пострадала, и мы приняли двоих детей на этаж выхаживания и одного ребенка к нам. Они ехали под сопровождением ТРО, а именно наших ребят анестезиологов. Тем детям повезло, их довезли быстро, без приключений.

Второй раз были сложности с дорогой, потому что ее повредили и пришлось объезжать. А потом процесс транспортировки более или менее наладился. Сейчас это не вызывает проблем.

– В Охматдете медперсонал и пациенты находились в подвале?

– В основном да. На тот момент большая часть уже переехала в новый корпус, где есть несколько этажей под землей и довольно много места. Там было все обустроено.

А наш корпус – трехэтажный. Сначала было тяжело, потому что на тот момент у нас было 8 или 10 детей. На каждую сирену, которых в день звучало 20 штук, мы бегали вниз. Несколько наших пациентов на аппарате ИВЛ (искусственная вентиляция легких – прим. ред.), несколько – на СИПАПах, то есть аппаратах, постоянно подающих ребенку кислород. Для нашей реанимации специально выделили место, окна мы заделали коробками. Приходилось импровизировать. Мы взяли кислородный концентратор и развели его на 4 детей с помощью шлангов из одинакового материала. Это сработало.

Так что бегать туда-сюда по 20 раз было нелегко, и это продолжалось дня три. А потом мы попросили волонтеров заложить окна песком на первом этаже. Выбрали место по правилу 2-х стен, и внутри (коридоре по сути), между стенами, чтобы не пересекались окна и двери, сделали еще несколько мест. И на пятый день уже не бегали, просто выходили в коридор и дежурили. Детям же не очень хорошо, когда ты их поднимаешь, заворачиваешь, несешь, поэтому так поступали. Окна у нас до сих пор закрыты мешками с песком, а все дети подняты.

– Во время воздушной тревоги вы как реагируете?

– Вывозим кувезы с детьми в коридор, где есть 2 стены.

– Когда прилетало на территорию Охматдета, вы были на смене?

– Было несколько инцидентов. Прилетали на верхние этажи пули, над нами в начале вторжения сбивали ракеты. Обломки побили окна, задевали людей. Но все кончалось благополучно.

Охматдет находится в низине, что немного обезопасило клинику. И хотя новый корпус высокий, но рядом здание минтранса, минобороны, рядом есть воинские части, поэтому вряд ли клиника была главной целью. Или бог уберег – напрямую не попадало.

– Трудно было сосредоточиться на работе, когда слышно работу ПВО, сирены, выстрелы?

– Сейчас немного себя похвалю, и других реаниматологов – те, кто поработал больше 3-4 лет, к ним вопросов нет. Ибо эти люди в экстренных ситуациях собираются и концентрируются еще больше. Затем, конечно, накатывается истощение и слабость. Но в экстренных ситуациях и врачи, и медсестры, и руководство – все максимально собраны, скорость и точность принятия решения увеличивалась из-за адреналина.

– С каким трудом сталкиваетесь в работе сейчас? Если сталкиваетесь.

– Если бы сложностей не было, не было бы интересно. Как обычно, рабочие сложности: детей бывает много. Если их мало – тоже сложности.

– Почему?

– Реаниматологи не привыкли сидеть без дела, и начинают искать проблемы там, где их нет. А вообще сложности, как и у всех: как дожить до зарплаты, когда уже дадут ту горячую воду. Когда вернется жена, и т.д.

– К чему нужно готовиться родителям, когда новорожденного ребенка забирают в реанимацию?

– Норма, это когда ребенок на руках у мамы выписывается на третий день из роддома. А если ребенок попадает в реанимацию, это уже не норма, что-то случилось. И к сожалению, когда что-то произошло, никто вам не скажет, как в Гидрометцентре: «Завтра будет солнечно, +28 градусов…»

Спрогнозировать, как ребенок будет себя вести, пусть даже будучи стабильным, невозможно. Может произойти все что угодно. Это новорожденный малыш, который только-только пришел в этот мир и пытается жить. Оно еще не знает, как это делать. Поэтому угадать, что с ним будет дальше очень сложно.

Надежда всегда должна быть у родителей. То, что чувствует мать, чувствует и ребенок, потому что девять месяцев они были соединены пуповиной в одно целое. Также должно быть грудное вскармливание, сохранена лактация. И чем больше мать нервничает, тем хуже для лактации в дальнейшем. Поэтому максимально пытаться успокоиться, настроиться, что все будет хорошо и не требовать от реаниматолога гарантии, что все закончится благополучно.

Когда ребенок попадает в реанимацию, то это начало сложного пути. Разные дети выходят оттуда по-разному. Есть те, которых буквально через неделю можно домой выписывать, потому что все наладилось, и это был только какой-то эпизод, а есть такие, с кем еще потом долго нужно заниматься. И к сожалению, не все родители отдают себе отчет, какой путь их может ожидать. Мы сейчас говорим вообще, потому что каждый ребенок, его заболевания, особенности и дополнительные факторы разные, и выход тоже разный.

– Сколько максимально может находиться ребенок в реанимации?

– Из реанимации ребенок может уйти, если он сам дышит (или с некоторой помощью), сам ест или усваивает пищу, имеет стабильный диурез – то есть может быть под наблюдением матери, то его переводят на этаж выхаживания. Там тоже длинный путь к выздоровлению. А реанимация – это экстренные меры. И находится ребенок у нас столько времени, сколько нужно.

– А каким был самый длинный срок пребывания ребенка в реанимации?

– 7 месяцев.

– Потом с ребенком все было хорошо?

– Нет. Это был сложный случай, патология, которую нельзя вылечить – смерть коры головного мозга. А мозг, к сожалению, не тот орган, который можно пересадить, если есть структурные необратимые изменения в мозге, медицина сегодня бессильна.

– А где в этот момент родители? Их отправляют домой?

– Есть некоторые инициативы, как фундация Дом Рональда Макдональда, который спонсировал комнату для родителей в нашем отделении новорожденных. Если родители не киевляне, и им негде остановиться, или нужно где-нибудь в течение дня положить вещи, а матери сцедить молоко. Или хочется выпить кофе, чая, отдохнуть – этот блок-отсек такую возможность дает.

Я слышал, что эта же фундация хочет сделать целый корпус на территории Охматдета для родителей, дети которых находятся в разных отделениях.

– И сколько родителей может принять комната?

– Пять-семь, там же постоянная ротация происходит. Находиться у ребенка стоя в течение суток трудно и не нужно. Мама должна сохранять лактацию, отдыхать, отец – помогать матери, работать. Здесь есть персонал, медсестры, которые все сделают. Нас контролировать не надо, мы все выполним как можно лучше.

– А к детям в реанимацию можно? Хоть на пару минут?

– Мне нравятся изменения касательно родителей, которые происходят в последнее время – реанимации стали максимально открытыми. Семья может прийти, когда ей удобно, и когда это не мешает персоналу. Поэтому родителям сейчас немного полегче.

Этому закону лет пять где-то. Да и то, он не совсем легко заходил. Ибо всегда есть несколько факторов, которые преобладают или выравнивают другое. Допустить родственников к ребенку – новорожденный чувствует мать, плюс для ребенка. Но с другой стороны, персонал должен работать, и работать свободно, не просить у пятерых родственников освободить доступ к пациенту.

Мы все несколько лет живем в при ковиде. И если один из таких родственников принесет какой-то не тот тест, чихнет рядом с ребенком, то у меня заболеет вся смена медсестер и врачей. Новорожденные пациенты тоже болеют и тоже переносят его не очень хорошо. Что тогда я буду иметь на выходе?

Я должен сравнить плюсы, которые получит ребенок, инфекционную безопасность, безопасность пребывания, безопасность персонала, потому что не все родители адекватны, и не все адекватно воспринимают новости. А новости в реанимации бывают разные. У нас нет охраны, которая стоит в отделении и унимает таких людей. Не бывает здесь однозначного ответа.

– Ковид сейчас есть? Все шутят, что мы его победили. Так ли это?

– Ковид был. Изменения на КТ у взрослых выявляли, лично видел. Но сейчас его стало гораздо меньше (лично мое мнение). С чем это может быть связано? Общество стало более разрозненным, мы сбились в маленькие кучки, и переболели (кто еще нет). Но в стрессе можно было просто и не заметить, не до этого как-то было. Многие ранее только по тесту обнаруживали, что имеют ковод, тяжелое течение было не таким частым. И даже если сравнивать статистику с гриппом, то коронавирус не так страшен.

Все инфекции по сути, развиваются не по кругу, а по спирали. Сейчас тепло, сухо, люди не все вернулись домой. А в сентябре картина может измениться. Вирус – это частички. Чтобы попасть от человека к человеку, ему нужна влага. Тогда и может быть вспышка, но не такая сильная.

– У родителей детей, попавших в реанимацию, есть возможность получить психологическую помощь?

– Конечно. Есть у нас специальное отделение, и при входе в реанимацию есть номер телефона, и на сайте, и вообще везде, где бы родственники ни были, в комнате отдыха даже есть номера. Но я, например, лично никогда не видел, чтобы кто-то из родителей шел и разговаривал с психологом.

– Интересно, что родители сами не обращаются.

– Я простой солдат, и не все вижу. Мне кажется, что люди из больших областных центров более склонны обращаться за психологической помощью, они не воспринимают ее в штыки. А люди из периферийных локаций – нет. Украинцы пока мало открыты для психологической помощи, стремятся разобраться сами или обратиться к родственникам. Им не всегда понятно, как это прийти к какой-то женщине и рассказать ей все, что у тебя происходит. Но это мое мнение, и я не распространяю его на все случаи.

Иногда мы сами вызываем специалиста в трудных моментах. К примеру, матери не поставили верный диагноз во время беременности. Родители ожидают ребенка, купили кроватку, кучу ползунков, коляску – а здесь им говорят, что патология не лечится. Не может быть наедине врач и пациент. Всегда мультидисциплинарный подход.

Охматдет мне тем и нравится, что на одной локации собраны все специалисты. Если есть инфекция – инфекционисты, если она как-нибудь будет проявляться, то рентгенологическая, МРТ-, КТ-диагностика. Если то какие-то пороки развития, то генетики, хирурги, те же КТ-диагносты, кафедра неонатологии, которая дверь-в-дверь с нашим отделением. Там опытные профессора и академики помогают нам по многим вопросам. Все, что вы можете придумать в медицине есть в Охматдете.

Консилиум собирается и решает дальнейшую тактику лечения в тяжелых случаях. Если невозможно вылечить патологию конкретного пациента, то происходит консилиум вместе с родителями, где им объясняют, какая именно сложилась ситуация и какие есть выходы. Тогда и присутствуют психологи, работающие с родителями.

– А если мы говорим о детях, которые переходят в отдел выхаживания, какие сложности возникают потом?

– В реанимации мы решаем срочные вопросы. Нас еще называют посиндромщиками. Если ребенок не дышит – мы должны сделать так, чтобы дышал, если сердце не бьется, запустить. Скачет давление – мы его нормализуем. И так далее.

Выхаживание – тонкий процесс. Надо научить маму кормить, санировать, если надо отсасывать ту слизь, если есть трахеостома – что делать с трахеостомой. Если есть неврологическая симптоматика – как вести себя, когда у ребенка произошли судороги. Их задача: приспособить маму к потребностям ребенка и, конечно, долечить. Мама с ребенком готовится там к совместному пребыванию. Если человек хочет – он научится. Через 4 месяца мама уже знает, какая проблема есть у ребенка (неврология, хирургическая патология, дыхание, питание) и каждая из этих проблем выливается в свой путь. Маме дают рекомендации, никто не оставляет ее с ребенком один на один. У нас же есть и поликлиника, куда они могут обращаться после выписки. Есть способы помочь ребенку.

– А приходилось видеть своих пациентов уже взрослыми?

– Да. Некоторые родители считают себя чем-то обязанными из-за отношения к ним. Они приезжают через 5-7 лет. Есть дети, которых я бы не отличил от обычных семилеток, идущих в школу. Даже есть несколько моих товарищей, чьи дети побывали у нас в реанимации, и сейчас все у них прекрасно.

– Что бы в заключение сказали нашим читателям?

– В нашей ситуации я бы хотел, чтобы все мы с вами жили в свободной мирной стране. Чтобы все читатели были здоровыми, сильными, объединенными как вся наша Украина. Вместе можно преодолеть и болезнь, и наших «дорогих» соседей, будь они неладны, и все на свете.